Жанр книги А. Горбачева «Русская литература от Карамзина до Горького» определить не просто. Литературоведение? Литературное эссе? Личностное прочтение некоторых произведений школьной программы? Сам автор продекларировал «основной корпус книги» как анализ тех произведений, «которые давно стали частью нашей духовной жизни» (3).
Школа всегда испытывает потребность в подобного рода книгах, хотя бы потому, что анализ является основным содержанием урока литературы. Литературовед и писатель А.Н. Андреев, которому и посвящена книга А. Горбачева, в одной из телепередач открыто заявил, что сегодня русское литературоведение в Беларуси находится в кризисном состоянии. Профессор А. Андреев отмечал, что мало у нас качественных литературоведческих исследований творчества классиков и современников. Профессионального же анализа, адаптированного для школьного литературного образования, т.е. сделанного в интересной, популярной форме, – катастрофически мало.
А. Битов в эссе «Русский устный и русский письменный» («Звезда», 2003, №8) справедливо заметил, что «популяризация теперь стала закавыченным словом, стала одной из униженных истин <…> И возникла потребность в популяризации: популяризация ведь действительно не шарлатанство, а способ просто, честно и серьезно объяснить, что именно ты делаешь».
Позволим себе маленькое уточнение: популяризация – это еще и способ интересно объяснить, «что именно ты делаешь». И вот в таком ракурсе А. Горбачев не побоялся этой «униженной истины» и даже признался читателю в том, что «старался писать интересно» (3). При этом четко разграничил интерес и занимательность. По мнению автора, первое стимулирует понимание, тогда как второе связано с развлечением.
Определив специфику своей книги как форму общения с читателями, автор поставил интерес на службу пониманию. И это правильно: понимание – пароль общения пишущего и читающего. А. Горбачев видит свою функцию в посредничестве между писателями, чьи произведения анализирует, и нами, читателями. (Он так и заявил: «А я почту за честь быть твоим проводником» (5))


Искусство интерпретации

Как реализует автор писательскую цель, какими профессиональными «секретами» он пользуется, чтобы хорошо выполнить миссию проводника?
На мой взгляд, он прежде всего мастерски реализует основные принципы литературоведения, взяв за основу саму его сущность. Уже упомянутый профессор Андреев не раз подчеркивал, что литературоведение – это методология, а не фактология.
Ценность книги А. Горбачева (и в первую очередь – для учителя словесности) в том, что она вооружает его именно методологией, своеобразным алгоритмом анализа художественных текстов. В горбачевском алгоритме анализа доминирует, на мой взгляд, глубинное исследование подтекста, которым «высвечивается» сам текст. При этом – самое пристальное внимание именно мелочам, деталям.
А. Горбачев зорким видением выхватывает эти детали и искусно их интерпретирует. Через философское осмысление детали доходит по нити до клубочка, до самой сути образа, произведения, а по ним и через них – до мировоззрения писателя. И тем самым «проводник» помогает нам, читателям, обогатиться духовным опытом творца и «присвоить» его идеалы. В конце концов, «проводник» помогает и писателю подчинить нас законам искусства, в рамках которого он действует. В шедеврах ведь ничего случайного не бывает, в них все, «даже «мелочь», не заметная для большинства деталь между тем последовательно работает на идею», философию, концепцию, о чем писал И. Афанасьев, анализируя творчество В. Быкова.
С помощью проводника А. Горбачева и читатель «услышит» звуки шагов чеховской Мавры, на которые прежде, возможно, не обращал внимания: «Чехов передает звук ее шагов односложным и тупым «туп, туп…», напоминая о том, что решающей предпосылкой «футлярности» (несвободы, духовной смерти) является глупость» (195).
Профессиональный аналитик, которым и является А. Горбачев, кроме всего прочего – еще и искусный интерпретатор. Да он и сам продекларировал себя в такой роли: «Правда, засилье пошлости обессмысливает любые «культурные» устремления Туркиных («дуркиных» и «культуркиных», если попытаться проинтерпретировать [выделено мною] значение этой фамилии» (187). И на 188-й странице читаем: «Котик впитала от нее [матери], что мужчина в доме – нечто невразумительно-необязательное («затурканный» Иван Петрович неплохо вписался в эту роль)…»
Аналитик устанавливает смысловую связь «Репетилов» («Горе от ума») не только с глаголом «репетировать» (повторять, готовиться играть, т.е. заниматься несерьезным делом). В революционном ракурсе эта фамилия получает смысловую связь и с существительным «рептилия» и, как считает А. Горбачев, намекает «на культурную отсталость, пещерность нонконформистов и нонконформизма» (63), руководствующихся абсурдом.


Сложный простой вопрос

Моя добрая знакомая, вспоминая своих университетских преподавателей, рассказала такой случай. Профессор начал лекцию о прозе Пушкина с неожиданно для всех «примитивного» вопроса:
– «Капитанская дочка». О чем эта повесть?
Выслушав множество ответов, профессор попытался дать ход мысли своим собеседникам:
– Возможно, сам писатель каким-то образом указал читателю на суть своего произведения?..
Наконец преподаватель сузил рамки поиска до одной страницы, причем самой первой!
Студенты, пораженные находкой, почитали в эпиграфе: «Береги честь смолоду. Пословица»
Если по прошествии доброго десятка лет не забываются какие-то уроки, то имеет смысл их давать…

Учитель литературы всегда обращает внимание своих учеников на эпиграф, название произведения. Со временем ученики сами начнут «зрить в корень». Ведь в названиях – всё: тема, идея, содержание, нередко – указание на жанровую особенность (например, пьеса «Провинциальные анекдоты» Вампилова), на главного героя и его роль в выражении философии, наконец – образно и точечно сформулированная концепция произведения.
Известная всем со школы поэма Лермонтова «Песня про купца Калашникова» на самом деле имеет длинное название. И в нем главный герой, удалой купец Калашников, получил… последнее место! А. Горбачев «прочитал» для нас полное название. И профессионально, убедительно поведал о причинах, по которым «поэт выстраивал привычную для других и тягостную для себя иерархию: «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». (147)
Трудно удержаться, чтобы не отметить, что анализ этого произведения – один из самых сильных моментов горбачевской книги…
А вот как объясняет аналитик смысл названия тургеневской повести: «В косноязычном и маловразумительном словосочетании «Муму» анаграммно зашифровано слово «ум». Кличка собаки, данная ей глухонемым, выступает метафорой «мычащего», «натурного» народного ума. (162).
Проанализировав повесть, прочитав ее название, А. Горбачев так определяет выстроенную Тургеневым концепцию: «если народ глуп, то его тяготы – плата за глупость» (162). И как бы предвидя читательское несогласие с такой трактовкой, продолжает: «Жестоко? – пожалуй. Но не более ужасно, чем движимая состраданием к бедам народным революционная стихия» (163).


Сходство антиподов

Те из читателей, которые любят и умеют применять при анализе эвристический прием составления образов по смежности и контрасту (условно назовем его «найти 10 отличий в сходном или 10 сходств в различном»), с пользой для себя прочитают страницы, посвященные сопоставлению образов Катерины и… Кабанихи. При этом будут немало удивлены: оказывается, в этих образах, традиционно считавшихся антиподами, гораздо больше сходного, чем различного.
Читая эти страницы, по ассоциации вспомнила такой случай. На вступительном экзамене, на котором предлагалась тема «Катерина – луч света в темном царстве», абитуриент так выразил свой протест против самой формулировки. Он сдал чистый лист, сопроводив его единственной фразой: «Не считаю то «царство» темным, а Катерину в нем – лучом». К великому сожалению, парадоксальность мышления, да еще в такой лаконичной форме выраженная, у нас пока не поощряется положительной оценкой…
Книга «Русская литература…» изобилует парадоксами с суждениях и рассуждениях ее автора. А ведь даже следовать за ходом парадоксального мышления любого автора или собеседника – всегда не только интересное, но и полезное для ума занятие. Это тоже «пища уму».


Разговор с читателем о нем самом

Взяв на себя роль «проводника» в мир искусства, А. Горбачев при этом обещает и даже гарантирует нам на пути следования… потрясения: «ты будешь задет за живое» (5). Автор обещает, что будет говорить не только с нами, но и о нас! Вспомним, что друг и учитель Горбачева профессор Андреев определил цель общения как самоутверждение каждого в его процессе. Эффект книги А. Горбачева, если хотите, ее феномен, в том, что посредством ее самоутверждается не только ее автор, но и читатель тоже.
И надо признать, что А. Горбачев сдержал слово. Кто-то из читателей, как в зеркале, в его книге увидит (если пожелает, конечно!) и собственную… маргинальность. В своем рвении быть непохожими на большинство некоторые тоже «постоянно балансируют на грани между допустимым и позволительным» (61). Кстати, получив от автора импульс собственной мысли, читатель может «додуматься», что и в рвении быть похожими на большинство некоторые достигают того же результата.
Кто-то наконец поймет, что и его «остроумие не просто сопряжено с глупостью, но и является ее вариацией» (53).
Кто-то просто ахнет, открыв для себя наконец, что вожделенная и достопочтенная мудрость есть, как правило, адвокат натуры и, «по большому счету, отрицает культуру» (34).
Кто-то, мечтая о славе и карьере, «прочитав» вместе с Горбачевым чеховскую «Душечку», задумается: а в том ли смысл и цель жизни?
Написав эти строки, уже слышу возражения: да полно-те! никому еще даже самая толковая книга не помогла понять простых и вечных истин, а тем более – побудить следовать им. У каждого, как у толстовского героя, должно быть свое «аустерлицкое небо», свой дуб, свой паром… И только благодаря им человек способен и задуматься, и даже ахнуть, найдя искомое у себя под ногами… Согласна. Но ведь у большинства, к сожалению, вообще не бывает ни неба, ни дуба, ни парома; вернее, большинство все это проживет и даже не заметит.
…Наконец, той из женщин, которая достигла славы, сделала головокружительную карьеру, но не имеет главного, А. Горбачев ставит неутешительный диагноз: несчастливица. Ибо «с учетом социальных поправок формула женского счастья такова: любовь – брак – семья» (200). Далее автор перечисляет множество вожделенных благ и добродетелей, но все равно выносит такой вердикт: все это «может быть подспорьем женского счастья или его заменителем, но не самим» (200).
Спорно? – пожалуй, да. Но в своем стремлении найти и сформировать универсальный критерий «женского счастья» автор подвиг читателя на раздумья, поиски собственного ответа на вечный вопрос о счастье вообще. И читатель, возможно, предложит свой, как ему кажется, более универсальный: отсутствие несчастья и есть счастье. Впрочем, и этот критерий уже давно сформулирован… Спор продолжается. И его участником является каждый из нас. С автором можно не соглашаться, но ведь нас предупреждали, что разговор в книге пойдет и о нас… Что же касается «женского счастья» чеховской Душечки, то размышления и философские выводы аналитика достаточно убедительны и правомерны.


Формулы от Александра Горбачева

Главным же критерием правомерности любых литературоведческих выводов, как и главным аргументом за и против любых «домыслов», допущений, интерпретаций аналитика, «был и остается художественный текст» (98). Горбачевские слова, сказанные по поводу конкретного произведения, являются основным требованием и к искусству анализа вообще.
Высвечивая подтекстом текст, идя по ниточке детали до сути, исследуя мировоззрение писателя и его творческое воплощение, Горбачев поднимается до философских обобщений. При этом облекает их в афористическую форму.
Горбачев сказал о Пушкине, что он «любил и умел выражаться афористически, тяготея к словесным формулам, в которых литература способна оптимально улавливать мысль, а значит, обретать глубину и величие» (106). Позволим себе перенести это наблюдение и на анализ тоже. Качественные «словесные формулы» способствуют не только глубине литературы, но и ее анализу. 
«Словесных формул» в книге Горбачева столько, что их вполне хватило бы на небольшой словарик, причем тематический, так как они «высвечивают» различные аспекты человеческого бытия.
Назвать же горбачевские «словесные формулы» афоризмами невозможно по одной причине: афоризмы предполагают определенную степень популярности их авторов.
Литературоведческие горбачевские формулы отличаются точечностью определения роли и назначения художественных приемов либо иных аспектов литературного творчества:

«Трагизм – простейшая и наиболее впечатляющая формула психологизма (23).
Гротеск – эстетическая форма проявления юродства (130).
Качество произведения определяет уровень художественного мышления автора (93).
Колебания между романтизмом и реализмом у любого художника слова говорят о зыбкости его мировоззрения (91).
Из надрывной тоски по идеалу происходит либо сатирическое изображение действительности, либо ее романтическое приукрашивание (138)».

А вот несколько примеров «формул» жизненных:

«Оглашая добытую тобой правду, готовься столкнуться с непониманием и агрессией (46).
Явное зло предпочтительнее тайного. Открытость делает его уязвимым, а значит – в меньшей мере злом (49).
Самообман – более сложная вещь, чем манипулирование психикой других людей (50).
Не делали, а связями сильно ничтожество, ими и бравирует (54).
Тайным подлецам присуща тяга к исповедальности (55).
Победить зло помогает его осознание, а не переживание (55).
Необходимым продолжением женских слабостей выступают женские пакости (59).
Безапелляционный тон – уродливая карикатура на прочность убеждений и человеческое достоинство (650.
Оборотной стороной услужливости, ее явственно порочной изнанкой является плутовство (66)
Если ментальная основа конформизма – здоровый смысл, то нонконформисты руководствуются абсурдом (63).
У внутренне пустых людей единственной реакцией на неприятные внешние раздражители становится агрессия, принятие мер (70).
Остроумие не просто сопряжено с глупостью, но и является ее вариацией (53).
Гармонизируй отношения с миром, оставаясь самим собой (75).
Мерилом свободы выступает ценность человеческой жизни (89).
Экзотика – разновидность обыденности, а обыденность экзотична (93).
Незримая для окружающих внутренняя работа гения воспринимается ремесленником от искусства как праздность (103)
Препятствием для зла может быть лишь гениальность мысли, а гениальность чувств бессильна в противостоянии ему, как и бездарность (106).
Убожество внутренней сути должно быть компенсировано внешним роскошеством (121).
Надо льстить, но при этом суметь не превратиться в льстеца. Потому что если не будешь льстить, то задохнешься от мизантропии и одиночества (138)
Мистицизм является утонченной разновидностью обывательского бреда (138).
Влияние самодуров держится на богатстве, этой извечной обывательской мере значимости человека (166).
Лучшего способа взломать патриархальные традиции в семье, чем вторжение «третьего лишнего», пожалуй, не существует (168).
От скуки и однообразия умные люди лечатся жизнетворчеством, тогда как обыватели предпочитают «развеяться» да «развлечься» (168)
Сила оборотистых дельцов – в умении концентрироваться на средстве ради достижения цели (173).
Скука, с одной стороны, – симптом отсутствия духовных потребностей, а с другой – реакция психики на их отсутствие (185).
Рафинированной формой пошлости, ее сутью является имитация духовности (186).
В обывательском мире лидерство определяется психическим доминированием (188).
Духовность – специфический род деятельности, требующий специфических усилий и качественно изменяющий человеческую жизнь (199).
Важнейший исток социального ничтожества индивида – его интеллектуальная маргинальность (194).
Среда заедает не того, кто беден, а того, кто глуп (194).
Женская привязанность – вариант любви, характерный для незамысловатых натур (204).
Уму научить нельзя, можно поделиться его результатом (71).
Нонконформисты – социальные маргиналы. В своем рвении быть непохожими на большинство они постоянно балансируют на грани между допустимым и непозволительным (61).
Полная свобода состоит в том, чтобы, принимая действительность и не прячась от нее, сохранить суверенность своей личности; чтобы, активно контактируя с социумом, не раствориться в нем, но оставаться автономным по отношению к нему (212)».

Отдельно надо сказать о тех «словесных формулах», которые вне контекста «грешат» особой категоричностью и провоцируют читателя на несогласие и спор с их автором. В контексте же их аргументация достигает определенной убедительности. И что гораздо важнее – с их помощью при анализе конкретного произведения как раз и достигается то самое «улавливание мысли» и ее глубина. Вот несколько примеров таких «формул»:
«Альтруизм является не противоположностью эгоизма, а его формой (203).
Счастью не завидуют – завидуют удаче (200)
На самом деле жизнь удивительна тем, что чудеса, приписываемые ей, на поверку оказываются недомыслием и ложью (206).
Романтизм – диалектическая противоположность цинизма, а романтик – всего-навсего очарованный циник (87).
Изобразительный талант – видимое достоинство, скрывающее коренные недостатки (132).
Высшее не бывает простым (157).
Краткость – двоюродная сестра таланта и родная – скудоумия (192)».


Где парадокс – там истина

Учитель литературы – прежде всего аналитик. Ему просто необходимы толковые, профессионально сделанные анализы конкретных произведений. Ведь они сэкономят его время и на подготовку к уроку. Но гораздо важнее и ценнее для него та книга, в которой он найдет образцы реализации методологии анализа. Учитель спроецирует их на анализе других произведений, реализовав таким образом и свой собственный аналитический, а следовательно – творческий потенциал.
В связи с этим вспоминается моя давняя реакция на «прочтение» В. Непомнящим страниц романа «Евгений Онегин» и на его трактовку образа Татьяны в частности.
Сначала – буквально шок. В. Непомнящий сравнил поступок Татьяны («Я вас люблю… Но я другому отдана…») с подвигом… Орлеанской девы Жанны Д’Арк, которая спасла свою нацию от английского рабства. Потом было возмущение: гипербола, доведенная до абсурда. Наконец, успокоение: возникло нормальное желание понять ход мысли и парадоксальность ассоциации аналитика. Интересное и полезное для ума занятие. Еще и по этой причине стоит читать качественную критику, как и хорошую литературу вообще.
Конкретной же ассоциацией В. Непомнящий буквально взорвал мое предубеждение относительно возможности вообще при анализе сопоставлять художественный образ с конкретной исторической личностью. Считала это сомнительным при анализе приемом, реализуя который аналитик балансирует на грани допустимого и непозволительного. И, как мне казалось, неминуемо скатывается до характеристики образа по законам жизни. Иное дело – если прототипом художественного образа является сама историческая личность. Тогда только сопоставление «копии» с «оригиналом» – исследование уровня писательской интерпретации, его мастерства в воссоздании каких-то исторических моментов.
Но Татьяна Ларина и Орлеанская дева?! Разве не парадокс – сравнить поступок героя (пусть даже и мудрый, нравственный, но все же для собственного спасения, спасения своей души) с подвигом во имя спасения целой нации от рабства, за который Орлеанская дева и была канонизирована?
Парадоксальной ассоциацией талантливый аналитик стимулирует читательское понимание того, что духовность нации состоит из духовности всех и каждого. Что «спасение человечества» начинается со спасения собственной души. Что надо готовить свою душу к такому моменту, я хочу и даже могу осуществить желанное, но… нельзя! Нельзя – и всё, как бы того ни хотелось, ибо осуществить желанное – убить свою душу. Такой выбор станет спасительным и для тех, кто рядом, «перед глазами».
Для того же Онегина, который всем «давал уроки» соответственно собственной шкале ценностей – своей бездуховности. И впервые он сам получил урок – урок духовности…
И если каждый хотя бы попытался спасти свою душу от соблазна вожделенным (вечное и, пожалуй, самое трудное испытание: «Горе тому, через кого приходят соблазны», – сказано в Евангелии), – тем самым он помог бы спастись другому. И тогда не надо было бы «спасать все человечество»…
Но вернемся, однако, к книге А. Горбачева.
Разве не парадоксально тоже само по себе сопоставление тургеневского Герасима с пушкинским Онегиным? А Герасима – с Базаровым? А как тебе, читатель, горбачевское, пусть себе м предположение, что «Базаров – вооруженный мыслью Герасим»? (160) И хотя, как признает сам аналитик, эти параллели – всего лишь «завуалированная насмешка над ним» [Герасимом], но цель в данном случае оправдывает средства. Аналитик «запатентовал» для автора «Муму» обнаружение им «золотой жилы»: «Тургенев затронул тему «лишнего человека», ставшую главным залогом долговечности его повести» (158).
Так, аналитик точно подметил, что «главный герой поэмы [Мертвые души] наделен «чирикающей» фамилией… «Воробьиная» суть Чичикова проявляется в том, что он представляет собой воплощенную серость» (133).
Наблюдение за деталями и слуховое восприятие фамилии персонажа помогают аналитику точно определить его личностную сущность и одновременно социум, в котором он успешно реализует свой дар – «великую тайну нравиться»:
«Впрочем, Павел Иванович – гениальная серость, выдающийся экземпляр обывательской породы. <…> Время от времени Чичикова разоблачают, однако он снова берется за старое. Происходит это потому, что социум, не всегда одобряя средства, которыми пользуется Павел Иванович, полностью согласен с его целями» (133).


Поспорить с… Пушкиным

Ю. Семенов в предисловии к роману Ландлема «Бумага Мэтлока» справедливо утверждал, что литература имеет право быть разной, но не имеет права быть неинтересной. Это требование в полной мере относится и к литературному анализу. А. Горбачев реализовал попытку «прочитать» для нас некоторые произведения.
С полной уверенностью можно утверждать, что и школьный анализ на уроке тоже в идеале должен быть интересным. Учитель-профессионал имеет множество секретов, благодаря которым он достигает желаемого. Помня при этом, что в роли аналитика на уроке выступает не только он сам, но и его воспитанники как субъекты литературного образования.
Одним их таких секретов является учительская провокация своих учеников на «взрыв» афоризма, имеющего статус непререкаемой истины, которой верят в силу авторитета автора, «словесной формулы».
Для начала, чтобы было понятнее, о чем идет речь, приведем простой пример. Среди мыслящих людей хоть один да найдется, чтобы «взорвать», подвергнуть сомнению такой народный афоризм, как «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». И заявить: вот там, в мышеловке, цена сыра как раз максимальная – чаще всего эквивалентна жизни или другим важным для соблазнившегося кажущейся «дешевизной» ценностям. По ассоциации вспомним безапелляционное заявление Вознесенского:

Какой скатился до приказа
«Остановись мгновенье – ты прекрасно»?!
Нет! Продолжайся – не остановись!

Цитирую по памяти, поэтому возможны пунктуационные варианты и иная разбивка на строчки, но сама суть заявления-взрыва от этого не изменится.
Для убедительности напомним, что и у российского поэта Тимура Кибирова есть целый цикл «коротелек»-афоризмов, построенных на возражении классикам, чьи «словесные формулы» обрели статус непререкаемой истины. Изменив в известном всем пушкинском изречении только одно слово, Т. Кибиров получил, а с ним и мы, следующее:

Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать себя.

И тем самым «оппонент» Пушкина явил нам свое собственное миропонимание. И Тютчеву Т. Кибиров «возразил», причем достаточно убедительно:

В Россию можно только верить.
Нет, верить можно только в Бога.
Все остальное – безнадега!
Какой бы мерою ни мерить,
Нам все равно досталось много –
В России можно только жить –
Царю, Отечеству служить.

Заметим, что прием «взрывания» при анализе – не самоцель, а средство глубинного исследования текста и подтекста, а заодно и развития парадоксального, нестандартного мышления наших воспитанников. При анализе такое мышление – «зрячий посох», с которым нам легче идти по пути постижения духовного опыта классика. Да и не лишним этот «посох» будет в жизни вообще.
Если, как утверждает Горбачев, «уму нельзя научить», то какие-то приемы мышления, в том числе и парадоксальные, нестандартные, можно и должно культивировать. Глядишь, хоть чуточку, да поумнеем. Как это сделать? Начнем с простого: будем приобщаться сами и приобщать своих учеников к уже имеющимся образцам.