«Знамя юности» 30 марта 2002 г.
PERSONA
Белорус – глина, из которой время лепит все что угодно
Редко кто в детстве стремится стать писателем. Когда-то все мальчишки мечтали покорить космос, сегодня многие «готовятся» стать бизнесменами. Наш сегодняшний герой тоже никогда не думал, что будет заниматься литературой. Родившийся в типичной интеллигентно-технарской семье, он в школе получал тройки по русской литературе, и был отличником по белорусской лишь «за хорошее поведение». Однако жизнь непредсказуема, и человек, серьезно познакомившийся с классикой лишь после армии, сам взялся за перо. И вот не так давно у молодого писателя Михася ЮЖИКА вышел первый серьезный сборник под названием «Мёртвае дрэва».
Сергей КИЕНЯ
– Михась, не поверю, что первая встреча с серьезной литературой произошла в 21 год. Как же школьная программа?
– Видишь ли, нам в школе по русской литературе задавали такие объемы, с которыми можно было справиться только летом. А я ведь был обычным пацаном и предпочитал играть в футбол, нежели корпеть над книжками. Выручала «критика». Кстати, поэтому и сочинение на выпускном экзамене у меня было про роль партии в литературе. Две другие предложенные нам темы касались «Войны и мира» и творчества Блока. А я не знал ни того, ни другого.
Конечно, нельзя говорить, что я вообще не читал художественной литературы – у нас богатая библиотека, и я в детстве увлекался и Вальтером Скоттом, и Марком Твеном…Но вот до «серьезного» руки не доходили. А в 21 год меня, что называется, задело: мой младший брат читает собрание сочинений Куприна и при этом хохочет! И вот я, уже отслужив в армии, впервые взял в руки Куприна. И первый же рассказ произвел во мне переворот: оказывается, жизнь можно описывать без идеологии, увлекать читателя не только приключениями, но и человеческой психологией. Буквально за три года перечитал и русскую классику, и основные произведения мировой. Тогда-то все и началось – у меня, как у каждого человека, появилось желание себя проявить, показать, что ты не просто живешь, но и что-то можешь. Я пробовал играть на гитаре, а потом, как говорится, черт подбил что-то написать. Получилось, в целом, неважно. И еще хуже вышла музыка – никто от моих мелодий в восхищение не приходил. А стихи, как мне казалось, были неплохими – особенно когда я стал писать их не под музыку, а просто так.
Продолжал писать стихи я и в институте. Потом, когда работал на «Горизонте», завел себе специально для этого тетрадь. Писал, кстати, без особой надежды опубликоваться – посылал пару раз свои «творения» в газеты, но ответа не удостоился. А потом, когда получил серьезную травму и оказался в инвалидной коляске, и вовсе перестал писать, около полутора лет провалялся в серьезной депрессии. Тетрадки так и лежали, хотя несколько стихотворений и вышло в газетах – это родственники хотели меня поддержать морально.
Но время надо чем-то заполнять. Попробовал рисовать – еще в детстве сосед-художник говорил, что у меня есть способности. Получалось, как говорили, неплохо, но не было «школы». И как-то само собой вышло, что я сел за компьютер, написал одно стихотворение, другое… И снова в стол.
– Опять из-за депрессии?
Да нет. Просто был наслышан, что опубликоваться у нас можно, лишь являясь членом Союза писателей, которым можно стать, лишь что-то опубликовав. Вот такой замкнутый круг. Однако мне повезло, что попал в литературно-публицистический журнал «Акно» при обществе инвалидов. С их помощью издал свой первый сборник. Получился он немного непрофессиональным, теперь я сожалею, что некоторые вещи туда попали. Но этого уже не исправишь…
– Сейчас ты пишешь на белорусском языке. Что подтолкнуло тебя обратиться к «матчынай мове»?
– Я убедился, что серьезной литературной жизни на русском языке в Беларуси нет. Для россиян же мы – «младшие братья», которые им не интересны. И так вышло, что именно тогда я познакомился с белорусским литератором Юрасём Нератком, который и объяснил, что белорусская литература не нечто отжившее и устаревшее, как я воспринимал, а самое что ни есть современное.
Попробовал для начала перевести один свой рассказ на белорусский. Вначале было очень сложно, оказывается, мало переводить слова – в белорусском языке и предложения не так строятся, как в русском. Переводом занимался с утра до ночи аж две недели. И работа не прошла даром, рассказ приняли в белорусском литературном журнале.
Над сборником «Мёртвае дрэва» работал около двух лет. И по мере продвижения мне открывалось, что язык сам по себе может помогать в поиске тем или их переосмыслении. Я уверен, что если бы писал на русском языке, то не было бы тех рассказов, которые вошли в сборник. В литературе есть еще и мистический аспект. Конечно, можно говорить, что традиция в русской литературе сильнее и русский язык побогаче, но чтобы писать на нем, желательно жить в России, чувствовать ауру русского народа, постоянно вариться в их культуре. У нас земля посылает свои флюиды. В Беларуси свои события, свои природные ландшафты, похожие на российские, но не такие.
– Уж коли мы заговорили о сборнике «Мёртвае дрэва» – какие темы затрагиваются в нем?
– Центральное произведение книги – повесть «Чую цябе», которая описывает жизнь белорусского студенчества в последние годы горбачевской перестройки. Главный герой – типичный белорус Виталий Чалей – по сути, человек без стержня. Он глина, из которой время лепит все что угодно. На первом курсе института Виталий добрый, покладистый, целомудренный, а после армии иногда злой, упрямый, развратный. Но как не было у него этого стержня, так и нет. По существу, в повести описано наше поколение выпускников технических вузов, которые после развала Союза оказались никому не нужны. Мы, отслужив по два года в армии, вернулись доучиваться в институты, а те, кто был моложе на пару лет, в армию не пошли. Получились двойные потоки, в то же время количество рабочих мет в стране уменьшилось. Из моей группы, кажется, никто теперь не работает по специальности. И это в определенной степени трагедия поколения.
– Давай вернемся к Виталию Чалею. Ты действительно думаешь, что нынешний «типичный белорус» – человек без стержня.
– Пока что так оно и есть. Ты же сам знаешь, что говорят про белорусов, да и сами они о себе. Основная наша черта – та самая пресловутая толерантность. Поляк живет католичеством, родным языком и культурой. Он агрессивный и пробивной, потому что знает, за что сражается. То же самое можно сказать про чехов или русских. Белорус же – это приспособленец. Речь идет, разумеется, о среднем человеке. И я был такой же – не было ни силы воли, ни бойцовских качеств. Возможно, и писать перестал бы, получив пару отказов в редакциях… Но меня воспитала травма.
– Михась, в своих произведениях ты описываешь город, в то время как 90 процентов произведений белорусской литературы посвящено сельской жизни…
– Белорусская литература, наверное, и выжила из-за своей самобытности – она деревенская, партизанская и такой, вероятно, нигде больше нет. Большинство белорусских писателей – выходцы из деревни, и им, естественно, дороги и родной язык, и культура. Если бы Михась Южик начал расписывать, скажем, дойку коров, это было бы вранье – я, житель большого города, не знаю крестьянского быта.
– Кто из белорусских писателей является для тебя примером?
– На этот вопрос мне трудно ответить, ведь я формировался на классической русской литературе. Из белорусских люблю творчество Максима Богдановича, уважаю, хотя сейчас и принято низвергать «советских» авторитетов, Ивана Шамякина, его «Атланты и кариатиды» для меня просто отличный роман. Нравятся детективные произведения Короткевича. Из современных выделяю Алеся Рязанова, Владимира Некляева, Леанида Дранько-Майсюка.
В принципе, белорусская литература за последние 70 лет не боролась за рынок, на котором и воспитывается читабельная литература. У нас принято писать, как того хочет цензор или издательство – иначе не опубликуешься. Только такие самородки, как Короткевич, отстаивали свое слово, гнули свою линию.
Как-то на радио «Свобода» слушал передачу «Рецепт белорусского бестселлера». И вывод неутешительный: на данный момент белорусского бестселлера нет и быть не может – что ни напиши, все расходится в узком кругу любителей. Отечественная литература, наверное, сама виновата – слишком в ней мало по-настоящему захватывающих произведений. У читателей давно сложился стереотип – все, что по-белорусски, это про лапти, оборы и так далее. Республика до того времени не возродит свою литературу, пока не создаст героев, которые близки каждому современному белорусу, в которых каждый узнает частицу себя. Пока у нас будут продолжать лепить героев-партизан, героев-князей и тому подобное, белорусскую литературу не будет читать народ.
– Но ведь исторические произведения обычно интересны сами по себе. Взять того же Дюма или Скотта…
– Желательно создавать произведения, которые будут захватывать не историей, а сюжетной канвой, как, например, те же «Три мушкетера». Вот тогда, мимоходом, читатели и изучили бы историю Беларуси, и литература бы имела другой вес в мире. Допустим, автор «Карлсона» Астрид Линдгрен жила бы в Беларуси. Возможно, мир узнал бы, что есть такая страна со столицей городом Минском. У нас, допускаю, и пишутся сейчас такие великие произведения литературы, возможно, они уже изданы. Но пока серьезного внимания они не привлекли. Среди сотен мировых бестселлеров, увы, нет белорусских.
|
